Курсы живописи: вступление

Неделю назад я записалась на курсы живописи. Да-да, вопреки собственному упрямству и категорической нелюбви к подаче "академического рисунка". В моем старом блоге можно найти массу негодующих постов, что, мол, я никогда, ни за что и ни в жизнь не буду учиться рисовать гипсовую геометрию и глиняную утварь. Но вот спустя много лет я решила выбить себя из зоны комфорта и начала учиться. И прежде чем рассказать эту веселую поучительную историю, я должна вспомнить еще одну.

В мае 2008 года подруга пригласила меня на пленэр. Тогда я еще только-только пыталась самостоятельно постичь азы графики, а подруга уже во всю получала то самое академическое образование в стенах художественного вуза. Сейчас, когда умные талантливые дядечки из Союза Художников учат меня акрилу, я вспоминаю те посиделки и смеюсь. Потому что во многом - история повторяется.

На Первомай подруга вытащила меня на пленэр. Лучше бы она вытащила меня на субботник. Пленэр - это такое организационное буйство, когда художнику не сидится дома на благоустроенной жилплощади и некий инородный предмет швейного мастерства (в просторечье шило) не дает творцу покоя и тянет на вольные хлеба и просторы диких мест. Причем все, что рисовальщику необходимо для комфортного рисования, то же самое шило настойчиво взывает взять с сбой. Так что кроме подруги, которая в приступе вдохновения сама по себе уже татаромонгольское нашествие, ко мне ввалился этюдник, папка с бумагой неизвестного мне ранее, но определенно габаритного и не влезающего в дверь формата, отдельный тубус с кисточками (в кино таких снайперские винтовки прячут), которыми только забор и малевать, ну и разумеется такие приятные любой девушке мелочи как сумочка на пять кило, зонтик и отдельный мешок для кошелечка. 

- Таня, давай еще возьмем с собой бутербродов! 

- Женя, давай вызовем грузоперевозочную газель! 

Вольные хлеба, они же - неземные красоты нашей дикой нетронутой загородной природы, находятся вообще-то далеко. Вблизи автобусных маршрутов всю что можно природу тронули неоднократно. Поэтому предвкушая лишения и погодные катаклизмы, я целенаправила Жэн в сторону природы, где поблизости проживал Август, дабы в случае чего переждать у него бури, грозы, нашествие саранчи и собственно творческий фонтанизм подруги. По пути меня, как самую незагруженную, затарили провиантом и бутылками с водой. Так что до озера, где по предварительным наметкам я планировала упасть и не двигаться с места, пришли обе до нельзя решительные. 

Места там и правда красивые. Сосновый лесок вперемешку с березовым зарощьем я быстренько облюбовала для потенциального строительства собственного дома. И потом еще в охотку посидела на припекающем солнышке, сгорая носом и получая свою порцию весеннего настроения. Правда, пришлось-таки сгонять к Августу и нахрапом утащить у него, сонного и ничего не понимающего, но уже – на все согласного, одеяло, на котором я бы с большем удовольствием повалялась с ним, а не с Жэн. 

Просыпающаяся природа и зеленые массивы на фоне искрящегося озера обеспечивали прекрасные виды для запечатления на холсте. То же озеро щедро снабжало водой для акварели. Большинством голосов за водой было решено гонять меня. Наконец разложившись, распоковавшись и настроившись на душевный лад, я задала самый интересующий меня вопрос:

- И как рисовать?

Жен уже год учится в художке и через нее я собиралась постигнуть азы академического рисунка, беспардонно подглядывая за процессом создания акварельного пейзажа. В качестве модели Жэн определила себе группу засмущавшихся от подобной чести берез на берегу озера. Ну и самого озера кусок. Я в кадр тактично не влезала. 

Из тубуса был торжественно извлечен карандаш, ужаснее которого я не видела в жизни: грифель на добрую ладонь вылезал собственно из древесины, а Жэн невозмутимо взялась за нож и заточила его еще на сантиметр. Как оно не сломалось, остается до сих пор для меня загадкой. Я деловито поинтересовалась, стараясь все законспектировать: 

- Твердый или мягкий? 

- Ыгы…- невнятно ответила подруга, во всю отдаваясь в полет фантазии. 

Уверенными щедрыми штрихами лист за каких-то сорок секунд покрылся линиями, в которых не угадывались ни березки, ни озеро, ни способности к живописи вообще. Жэн критично осмотрела хаос пересекающихся ломанных кривых и объяснила:

- Не умею делать наброски.

Затем она взяла ластик, к которому я бы ни за что не притронулась без резиновых перчаток, и стерла две трети того хаоса, что расчеркала карандашом. Я сделала самое внимательное и понимающее лицо - Жэн понравилось и она таки взялась за кисть. Кажется это был номер шесть, или восемь, или двадцать пять. Колонок, которому не повезло еще будучи животным. Все кисточки подруги почему-то походили на усохшие трупики с кончика кошачьего хвоста, который вымазали в клее и оставили на произвол судьбы. Засохшие, негнущиеся, в остатках краски и изгрызанные в порыве чувств на другом конце. Жэн решила окончательно вразумить мою темную голову и настоятельно велела: 

- Ты тоже бери, вместе начнем.

И вручила мне бревно, размером с мой большой палец. Я такой кисточкой пироги яйцом мажу, всю свою недолгую творческую жизнь отдавая предпочтение тонюсенькими кисточками. Мои попытки вежливо отбрыкиваться и отказываться не были удостоены внимания. Подруга была непреклонна и забила меня аргументами, в достатке валяющимися в округе. Я пошла на попятную, быстренько набрасав дерево неизвестной мне породы, старательно не вдаваясь в детали, как велел сенсей. Затем моему взору предстала акварель и я попыталась в панике забиться под расстеленное одеяло: 

- Ужас! - немногословно возопила во мне аккуратность. 

- Художники не боятся испачкаться, - нравоучительно изрекла Жэн, открывая зубами засохшую намертво коробочку.

В мрачных землистых лоточках подозрительного черного цвета невозможно было угадать, если ли здесь вообще какие-то оттенки. Судя по всему подруга ориентировалась не столько на вид, сколько по памяти опознавая, где что лежит. Мало-мальски определившись с будущей цветовой палитрой и преодолев страх перед "этим", я окунула кисточку в банку, аккуратно вытирая лишнюю воду о край. Жэн снисходительно наблюдала за моими потугами и со словами "Да не бойся ты, не утопишь!" щедро погрузила в воду кисть и мою руку заодно, воодушевленно постучав ею по дну (дабы кисть отмокла и таки сошлась в один тоненький кончик после предыдущего рисования и последующего мумифицирования). 

Потом началась собственно живопись. Подруга щедро взяла зеленый и намешав его с синим и еще каким-то неопознанным цветом до степени черного обрисовала контуры будущих берез – березы в ужасе сбились в кучку на холсте. Я критично, но тактично намекнула, что вроде бы они совсем не так стоят и вообще их пять, а не три. На что получила снисходительное: 

- Не умеешь ты, Танька, мыслить творчески! 

Пытаясь сравнить зеленую природу окружающего пейзажа с синими и красными пятнами подмалевка на холсте у подруги я поняла - да, не умею, вообще не умею мыслить творчески. Вопреки всей моей фантазии и отличному зрению, никак не получалось углядеть в стволе березы сиреневые оттенки и лиловую листву, а озеро оставалось для меня однотонным и скучным, когда как на листе у подруги вся водная гладь пестрела оранжевыми и желтыми бликами. Я так старательно пыталась приглядеться и щуриться, что минут через пятнадцать у меня перед глазами заплясали вожделенные цветные мушки. И в обычном российском пейзаже средней полосы я смогла увидеть все что угодно расцветки радуги. Подруга вкрадчиво объясняла, мешая на бумаге еще более невероятные краски: 

- Самое главное - это видеть оттенки. Не просто фотографию делать, а различать цветовые оттенки. Вот допустим видишь вон там красное? 

Я посмотрела на темнозеленую тень на зеленой траве и ничего красного не увидела. Ты видишь суслика? И я не вижу. А он есть! Я смирилась с собственным дефектом зрения и обреченно взялась за сиреневый, дабы нарисовать в принципе-то обычное коричневое дерево. 

Минут через двадцать я вошла во вкус: перестала ужасаться толщине кисточки, буйству красок и вообще комментариям подруги, которая определенно решила воспитать во мне второго Ван Гога, для достоверности лишив уха. Совершено не раздумывая принялась смешивать цвета прямо на картине, хватаясь по принципу "А вот из этой баночки я еще не брала". Так и не научившись видеть оттенки, я поняла, что можно ляпать их от балды, ссылаясь на извечное "Я - художник, я так вижу". 

За этим стихийным творческим буйством нас попеременно застигали местные прохожие и проезжающие машины, а потом и вовсе пришел заспанный Август. Устраиваясь у меня за плечом, он явно намеревался понаблюдать за процессом создания шедевра. К тому моменту, как он пришел, собственно шедевр можно было только хоронить торжественно и печально. Лист с моим многострадальным деревом пару раз улетал на довольно сильном ветру, я несколько раз неудачно путала цвета, потому что я-то не помню в какой черной баночке, какой цвет. Но, признаться, мне было уже все равно. Я же художник! Я же на пленэре! Так что критичный, но одобрительный кивок подруги "Добавь красного" восприняла с еще большим энтузиазмом. Глядя, как я щедрой недрогнувшей рукой беру ядреную красную краску и смело крашу ей по фиолетово-черно-хрен-что-вышло какому стволу дерева, Август глубокомысленно протянул:

- А здесь прямо на глазах у изумленных зрителей разорвало невинную белочку…

Так я поняла, что живописец во мне все-таки умер.